Пределы роста и безлюдная экономика: что придет на смену капитализму

Мировая экономика перешла на капиталистические рельсы примерно три столетия назад и с тех пор двигалась от кризиса к кризису. В ней менялись лидирующие страны и включались всё новые зоны, пока, наконец, в конце XX века в неё не был втянут практически весь земной шар. В ходе своего развития мировая капиталистическая экономика создала не плоский и равномерный рынок, а вертикальную и иерархическую организованную систему, в которой господствует элита стран, в силу исторических причин оказавшихся в наиболее технологичном и богатом ядре [Валлерстайн и др., 2017].

Капиталистическая экономика всегда требовала для своего развития нахождения дешёвых, а желательно бесплатных ресурсов, которые можно было бы эксплуатировать.

После завершения современного этапа глобализации акторы мировой экономики столкнулись с исчерпанием возможностей эффективного инвестирования (в традиционном для последних столетий смысле). Возможности развитых экономик по получению заявленной ренты снижаются по мере выхода на мировую арену практически во всех отраслях азиатских производителей, снижающих общую норму прибыли.

Страны с дешёвым трудом в Азии «заканчиваются» по мере их индустриализации и урбанизации — и, как следствие, перехода на другой тип воспроизводства населения и образования. Ключевой вопрос для капиталистической экономики – где новая надёжная операционная прибыль – встаёт чрезвычайно остро. Иллюстрацией чего являются стремительно надувающиеся биржевые пузыри, торговые войны между крупнейшими технологическими островами и обостряющаяся борьба в регулировании экономики, почти в духе полуплановых экономик Европы первых послевоенных лет.

В середине 2000-х был найден новый ресурс для эксплуатации — данные о поведении потребителей, позволяющие практически полностью поставить под контроль потребительскую экономику. Эта идея была сформирована циничным высказыванием «люди — новая нефть», и компании всех секторов начали активно собирать цифровые данные всех видов, сформировалась реальность, которую Шошанна Зубофф назвала «надзорным капитализмом» [Zuboff, 2019].

Ждёт ли человечество начало очередного цикла развития капиталистической экономики с географическим центром где-то в другом месте — очевидным кандидатом является Китай? Или же в ходе экономических пертурбаций первой половины XXI века капитализм в его традиционном понимании закончится и человечеству придётся, например, перейти к экономическим практикам в социалистическом полуплановом духе с яростной борьбой за распределение общественной ренты? Вопрос остаётся открытым. Несмотря на то, лежит ли перед нами ещё один капиталистический прыжок или нет, пересборка мировой экономики обещает быть бурной.

Одна из базовых логик индустриального капитализма — постепенная замена человеческого труда автоматизированными решениями (или «вытеснения труда капиталом»). Начиная с первых промышленных революций, когда паровые машины заменяли тяжёлый физический труд, эта логика сохранялась на каждом витке. И едва ли может быть сюрпризом появление в середине 2010-х огромного класса решений на основе нейросетей, заменяющих рутинный интеллектуальный труд — от финансовых аналитиков и продавцов до бухгалтеров.

Но у нынешнего витка автоматизации есть несколько особенностей.

Во-первых, она является очень массовой — по оценке Карла Фрея и Бруно Осборна,

к 2030 г. автоматикой технически может быть заменено до 47% всех существующих рабочих мест [Frey, Osborne, 2013].

Во-вторых, она происходит очень быстро — если раньше автоматизация влияла на сдвиг структуры занятости в масштабе поколений (старые «неавтоматизированные» уходили, а новые привыкали работать с автоматами), то сейчас она происходит со всеми поколениями одновременно и в очень коротком временном промежутке, требующем быстрого переобучения.

В-третьих, вокруг традиционных отраслей появилось масштабное сообщество «автоматизаторов», рассматривающих тотальную автоматизацию как бизнес — и ставящих задачей перевести все стандартные рабочие задачи на гиг-платформы, а потом постепенно автоматизировать их.

В этой логике в течение нескольких поколений подавляющее число людей в мире должны попросту оказаться не нужны экономике.

Важно сказать, что автоматизация касается не только интеллектуальной работы, но и сложного физического труда на производстве. Парадигма Четвёртой промышленной революции, провозглашённой Всемирным экономическим форумом, предполагает массовое превращение производств и логистики в «киберфизические системы» с автоматизацией до 95–99% [WEF, 2016].

Помимо использования робототехники, предполагается также активное применение 3D-печати и новых материалов, что позволяет делать производства максимально гибкими и локальными. Если такая парадигма будет реализована, то эпоха больших индустриальных комплексов и городов- заводов (и, возможно, вся идея массовой потребительской экономики, построенной вокруг конвейерного производства) окончательно уйдёт в прошлое.

Гибкое производство позволит создавать «производственно- потребительские системы» локального масштаба — то есть значительная часть мировой системы разделения труда может попросту «свернуться». Такой процесс может в том числе оказаться неприятной новостью для тех стран, которые не успели пройти индустриализацию и создать сектор экономики знаний — им может попросту не хватить компетенций и богатства, чтобы перейти в логику новой промышленной революции, и «киберфизический» разрыв в страновых возможностях станет непреодолим (а население таких стран составляет примерно половину всего человечества).

Очевидно, что складывающаяся система фундаментально неустойчива — и её нестабильность будет усугубляться осознанием глубины экономического неравенства внутри и между странами — и почти отсутствующей возможности для большинства населения преодолеть это неравенство в сложившейся логике. Как именно будет разрешён этот кризис — в марксистской ли логике «обобществления средств производства» (т. е. контроля за цифровыми системами, управляющими обществом) или в логике тотальных цифровых диктатур — один из главных вопросов политэкономического устройства XXI века.

Главный источник развития человеческого общества на протяжении всей его истории — это условно «бесплатная» природа, из которой можно черпать все виды ресурсов. В индустриальном капитализме масштабы эксплуатации природы приобрели колоссальные масштабы.

Другая системная проблема состоит в том, что далеко не все ресурсы осознаются как ресурсы — мы сначала должны столкнуться с их дефицитом. К примеру, очень долго человек полагал, что чистые реки, чистый воздух, здоровые леса — это гарантированная данность, которая будет у нас всегда. Только когда экономическая деятельность засорила практически все пресноводные водоёмы, стало ясно, что промышленными отходами надо управлять, за их переработку надо платить. Экономисты описывают это понятием «экстерналии», «внешние эффекты» — но далеко не всегда можно оценить или даже описать, какие «внешние эффекты» есть у той или иной деятельности.

Каковы «внешние эффекты», к примеру, у того, что наше общение с друзьями и родственниками начинает проходить через цифровую платформу, которая по своему усмотрению фильтрует приоритетность новостей о наших близких? Каковы «внешние эффекты» потери биологического разнообразия, гибели лягушек и рыб в водоёмах? Даже если мы не употребляем их в пищу и не используем каким-либо другим образом, мы не знаем их пользу для себя и мироздания.

Адам Смит более двухсот лет назад предложил идею, что следование частному интересу увеличивает богатство народов — это действительно может быть так, но с большим количеством оговорок, и одна из них состоит в том, что частный интерес может быстро разрушать уже имеющееся общее нефинансовое богатство — культуру, систему отношений, традиционные знания, природный капитал.

Рост любой системы — и экономический рост в том числе, — имеет объективные пределы, заданные природными и социальными ограничениями. Но в идее капитализма этот вопрос «заметается под ковёр» — как говорил один из создателей парадигмы замкнутой экономики Кеннет Боулдинг:
«В бесконечныи экономический рост в конечной среде могут верить только сумасшедшие и экономисты».

Индустриальный капитализм на сегодня не способен управлять собственной динамикой — и наличие объективных пределов роста поставит очень острый вопрос о будущем существующей модели.

Один из путей состоит в смене модели управления — как показала Нобелевский лауреат по экономике Элионор Остром, «трагедию общих ресурсов» можно решить трансформацией институтов управления [Ostrom, 1990], но такие институты в основном находятся «за пределами» классической экономической модели.